Имена

Код Мандельштама

15 января исполнилось 130 лет со дня рождения Осипа Мандельштама.

В  «Стихах о неизвестном солдате» он напишет:

Наливаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
- Я рожден в девяносто четвертом…
- Я рожден в девяносто втором…
И, в кулак зажимая истертый
Год рожденья, с гурьбой и гуртом
Я шепчу обескровленным ртом:
- Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году, и столетья
Окружают меня огнем.

 В 1891 году родились  Михаил Булгаков и  Сергей Прокофьев, тоже люди с непростыми судьбами.  Почему Мандельштам назвал этот год ненадежным? Есть мнение, что именно в этом году определилась дальнейшая судьба России. Но, конечно, не только в этом.

Осип Эмильевич родился в Варшаве, которая тогда была столицей входящего в Российскую империю Царства Польского. Отец будущего поэта был купцом, и потому мог покидать черту оседлости, предусмотренную для еврейского населения. Мать Осипа была учительницей музыки, но не практиковала.

В 1897 году семье удалось перебраться в Петербург. В 1899 Осипа отдали в Тенишевское училище, одно из самых известных учебных заведений Петербурга. Его даже сравнивали с пушкинским лицеем. В разное время там учились Владимир Набоков и Дмитрий Лихачев. Но Мандельштам всегда был далек от одноклассников, не участвовал в научных кружках, не увлекался спортом. У него было прозвище «Гордая дама». С большой симпатией впоследствии Мандельштам вспоминает лишь учителя литературы Гиппиуса и соученика Бориса Синани.

Привычным состоянием Осипа с отрочества стало одиночество. Главным занятием – сочинение стихов.  Удивительно, но у Мандельштама будто бы и не было периода поэтического ученичества. Многие поэты стыдятся своих первых сборников, полагая их слабыми и  незрелыми. Мандельштам уже в первом сборнике  выступает как мастер. Заметно, что это стихи человека очень юного. Здесь юный восторг перед жизнью – и какой-то детский, ненастоящий ужас от непостижимости бытия. И в то же время – зрелость и мастерство.

Сегодня дурной день:
Кузнечиков хор спит,
И сумрачных скал сень –
Мрачней гробовых плит.

Мелькающих стрел звон
И вещих ворон крик…
Я вижу дурной сон,
За мигом летит миг.

Явлений раздвинь грань,
Земную разрушь клеть,
И яростный гимн грянь –
Бунтующих тайн медь!

О, маятник душ строг –
Качается глух, прям,
И страстно стучит рок
В запретную дверь, к нам…

В 1907 году Мандельштам опубликовал первое стихотворение и окончил училище. Вместе с другом Борисом Синани они вдруг увлеклись политикой и попытались вступить в организацию эсеров, куда их не приняли по малолетству. Родители отправили будущего поэта учиться в Париж, от греха подальше.  Там он слушал лекции в Сорбонне и писал стихи. В год столетия со дня рождения Мандельштама на здании Сорбонны поместили памятную доску.  Между семестрами Осип приезжал в Россию. Проучился в Париже он три года. Потом финансовое положение семьи ухудшилось, родители больше не могли оплачивать учебу за границей. Мандельштам вернулся и стал учиться в Петербурге. Однажды он навестил Анненского, прикатив к нему по-мальчишески на велосипеде. Тот принял юного поэта дружески и посоветовал ему заняться переводами, чтобы отточить технику. В это же время Мандельштам появляется на Башне Вячеслава Иванова. Но там он оказался чужим. Символисты его не приняли.

В 1911 году такие же отвергнутые символизмом авторы создали Цех поэтов. Здесь Мандельштам быстро делается первой скрипкой. Здесь же он находит друзей на всю жизнь: Гумилева, Ахматову, Лозинского.

В 1913 году выходит первый сборник стихотворений Мандельштама «Камень». В нем всего 30 страниц и тираж – 600 экземпляров. Расходится сборник молниеносно, многие читатели запоминают его наизусть. Потом Мандельштам дополнил сборник другими стихотворениями. Юного Мандельштама часто вспоминают суетливым, куда-то бегущим, парящим в каком-то своем отдельном мире, вечно влюбленным, но ненадолго. В 1916 году он пережил короткий, но бурный роман с Мариной Цветаевой.

Не веря воскресенья чуду,
На кладбище гуляли мы.
- Ты знаешь, мне земля повсюду
Напоминает те холмы…
…………………………
…………………………
Где обрывается Россия
Над морем черным и глухим.
От монастырских косогоров
Широкий убегает луг.

Мне от владимирских просторов
Так не хотелося на юг,
Но в этой темной, деревянной
И юродивой слободе

С такой монашкою туманной
Остаться – значит, быть беде.
Целую локоть загорелый
И лба кусочек восковой,

Я знаю: он остался белый
Под смуглой прядью золотой.
Целую кисть, где от браслета
Еще белеет полоса.

Тавриды пламенное лето
Творит такие чудеса.
Как скоро ты смуглянкой стала
И к Спасу бедному пришла,

Не отрываясь, целовала,
А гордою в Москве была.
Нам остается только имя:
Чудесный звук, на долгий срок.

Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.

Февральскую и Октябрьскую революции Мандельштам встретил в Петрограде. В его стихах этого периода – понимание величия событий и реквием уходящему имперскому Петербургу:

На страшной высоте блуждающий огонь,
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь,
Твой брат, Петрополь умирает.
Чудовищный корабль на страшной высоте
Несется, крылья расправляет –
Зеленая звезда, а прекрасной нищете
Твой брат, Петрополь умирает.

В Гражданскую войну Мандельштам кочует по стране. В Киеве он познакомился с Надеждой Яковлевной Хазиной, которая с 1922 года стала его женой и спутницей до конца жизни, а потом – хранительницей и спасительницей его архива, его литературного наследия. В 1922 году вышла вторая книга Мандельштама – «Tristia». Потом он не писал  долго: между 1925 годом и годом 1930 – ни одного стихотворения. В эти годы молчал не один Мандельштам. И Ахматова, и Пастернак тоже не писали. У каждого, конечно, были на то свои внутренние причины. Но было и нечто общее – сгущающаяся атмосфера глухого недоброжелательства к писателям-попутчикам, позднее, в 1930, переродившаяся в открытую их травлю. Надежды на то, что новый век будет человечнее прежнего, не оправдались. Однажды Мандельштам скажет: «Если когда-нибудь был золотой век, это – девятнадцатый. Только мы не знали». В 1928 году с помощью симпатизировавшего ему Бухарина, большого поклонника  творчества Мандельштама, выходят сразу три книги: сборник стихотворений, сборник критических статей и повесть «Египетская марка». Это была последняя писательская удача. Печататься становилось все труднее, жили переводами. Мандельштам перевел в эти дни десятки книг, но это была лишь имитация творчества.

О Мандельштаме много воспоминаний. Порой складывается впечатление, что он был мрачным и угрюмым человеком. Однако многие помнят его другим – веселым и остроумным, бесконечно преданным своим друзьям и бесконечно добрым. Кто-то называл его чудаком, полусумасшедшим. Ахматова вспоминает внешне смешной, а на самом деле серьезный эпизод: «Чудак? Конечно, чудак. Он, например, выгнал молодого поэта, который пришел жаловаться, что его не печатают. Смущенный юноша спускался по лестнице, а Осип стоял на верхней площадке и кричал вслед: «А Андрея Шенье печатали? А Сафо печатали? А Иисуса Христа печатали?»

 Именно 30-е годы стали для Мандельштама периодом особенного горения. За неполные 7 лет, с 1931 по июль 1937 года было написано более  200 стихотворений, то есть почти столько же, сколько за всю предыдущую жизнь. Однако напечатано не было почти ничего – два десятка стихотворений в скромных изданиях. А ведь задуманы были новые книги.

То, что пишет теперь Мандельштам, становится все более резким. Опасной становится не только публикация этих стихов, но даже их хранение. Осип Эмильевич вовсе не был храбрым человеком. Памфлет о Сталине – жест отчаяния. «Мы живем, под собою не чуя страны…»  Пастернак, услышав эту «антиоду», сказал: «То, что вы сейчас прочли, не имеет никакого отношения к литературе, к поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства». И настоятельно просил никому этого не читать. Но Мандельштам, конечно, не послушался. Эти стихи слышали  немногие, может быть, человек двадцать, но и этого хватило. При обыске нашли и другие стихи:
 

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей –
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей…

Приговор оказался неожиданно мягким. Поэт был отправлен в ссылку.

В Воронеже фактически была написана последняя книга поэта, около сотни стихотворений, получивших название «Воронежские тетради», в том числе и загадочные, пророческие «Стихи о неизвестном солдате»:

Будут люди холодные, хилые
Убивать, холодать, голодать
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат.
Научи меня, ласточка хилая,
Разучившаяся летать,
Как мне с этой воздушной могилой
Без руля и крыла совладать.
И за Лермонтова Михаила
Я отдам тебе строгий отчет,
Как горбатого учит могила
И воздушная яма влечет.

После трехлетней ссылки поэт возвращается в Москву, но жить ему здесь запрещено, поэтому приходится бывать в Москве только наездами.

В 1938 году он едет с женой в подмосковный санаторий по путевке. 3 мая его увозят прямо из санатория. Приговор – 5 лет за контрреволюционную деятельность. Мандельштам попал в пересыльный лагерь под Владивостоком. Отправить на Колыму его не успели — он умер в пересыльном лагере. Тело было захоронено в общей могиле лагерного кладбища, которое не сохранилось.

В июне 1940 года жене и брату Мандельштама выдали справку: «Умер в возрасте 47 лет 27 декабря 1938 года от паралича сердца». Смерть, казалось, перечеркнула не только ненаписанное, но и все неизданное. Однако большая часть наследия Мандельштама сохранилась – в памяти друзей, в списках.  Стихи, черновики, то немногое, что оставалось, истово хранила его жена Надежда Яковлевна Мандельштам. Она же написала и книгу «Воспоминания». В своей книге Надежда Яковлевна порой пристрастна и несправедлива. Но простим ей это – он слишком любила и ценила Осипа Эмильевича. Ей казалось страшной несправедливостью как раз то, что его уже нет, а другие живут, здравствуют, а то и процветают.

Осип Эмильевич погиб, как неизвестный солдат. От него не осталось ничего: ни вещей, ни квартиры, где можно было бы организовать музей, ни даже могилы. Правда, существует символическая могила в Москве, на Старокунцевском кладбище, рядом с крестом на могиле Надежды Яковлевны Мандельштам, умершей 29 декабря 1980 года. Там установлен камень с надписью: «Светлой памяти Осипа Эмильевича Мандельштама». И еще остались стихи.

Отравлен хлеб и воздух выпит:
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать!
Под звездным небом бедуины,
Закрыв глаза и на коне,
Слагают вольные былины
О смутно пережитом дне.
Немного нужно для наитий:
Кто потерял в песке колчан,
Кто выменял коня, - событий
Рассеивается туман;
И, если подлинно поется
И полной грудью, наконец,
Все исчезает – остается
Пространство, звезды и певец!